Russkiivopros
No-2003/1
Author: Владимир Воронов

РОЛЬ ОРГАНОВ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ В ЖИЗНИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА 1930-х НАЧАЛА 1950-х ГОДОВ.

     Когда советскую госбезопасность 1930-х — первой половине 1950-х годов порой сравнивают с опричниной Ивана Грозного, подобный ляп свидетельствует лишь об исторической безграмотности и незнании системы политического сыска в России. Порой такие ошибки допускают даже известные эксперты, такие, например, как Кристофер Эндрю и Олег Гордиевский, договорившиеся даже до тезиса “Опричнина, прародительница современного КГБ”.1 Сравнение ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ с гестапо нацистской Германии, хотя и красиво, но также отстоит от истины.
     Когда говорят о всесилии советской госбезопасности, чаще всего возникает страшная аббревиатура НКВД и наводящее ужас имя Лаврентия Берии. Однако во время гражданской войны в России столь же печальной славой пользовалось ВЧК Феликса Дзержинского, в 1920-е тихий ужас на любого обывателя способно было навести одно лишь слово ОГПУ. А самой ужасающей славой в конце 1930-х пользовался воспетый советской прессой нарком внутренних дел Николай Ежов: именно с его именем, а не с именем Берии, связана самая жесточайшая волна кровавого террора. С приходом в НКВД Берии террор не прекратился, но его масштабы явно сократились. Что, естественно, связано вовсе не с мифическим гуманизмом нового наркома, а исключительно с тем, что в условиях сталинской системы каждый руководитель госбезопасности решал свою (точнее, сталинскую) задачу. Чаще всего исчезая после исполнения которой. Скажем, при Дзержинском главной задачей госбезопасности было подавление открытого вооруженного противодействия Советской власти и установления централизованного контроля за местными органами власти, подавление тихой оппозиции не было превалирующим. ОГПУ Менжинского-Ягоды второй половины 1920-х — это уже орудие сталинской борьбы за власть, который начинает применяться уже не только против противников большевизма, но и в качестве инструмента внутрипартийной борьбы. Решение задачи подавления внутрипартийной оппозиции повлекло за собой как смену руководящего состава госбезопасности (на смену Ягоде пришел Ежов), так и постановку новых задач: чекисты становились главными проводниками нового внутриполитического курса, их террор должен был окончательно вычистить всех потенциально возможных оппонентов вождя народов, прежде всего из партийного, государственного аппаратов, органов местной власти, силовых структур. ОГПУ 1930-1934 гг. попутно решало ряд экономических задач, используя постоянно растущую массу заключенных. Однако в 1936-1938 гг. эта задача явно отошла на задний план: пенитенциарная система НКВД в те годы была ориентирована не на использование заключенных, а на их массовое истребление. Приход Берии знаменовал собой смену этой политики в духе новых установок Кремля: заключенные системы ГУЛАГа НКВД вновь становятся источником дешевой рабочей силы для грандиозных строек и освоения дальних районов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Такое положение сохраняется вплоть до смерти Сталина. Так что очевидно, во всех случаях вовсе не лубянские наркомы или министры определяли генеральную политику своего ведомства: все решал Сталин, подбирая конкретного исполнителя под ту или иную задачу.
     Легенда о всесилии чекистов, распоясавшихся именно под руководством Лаврентия Берии, родилась с легкой руки (точнее, языка) Никтиты Хрущева на ХХ съезде КПСС. Именно тогда в обывательское сознание был блистательно внедрен живущий и по сей день миф, что органы госбезопасности оторвались от партии и партийных руководителей, встав над партией и государством: “Долгое время после смерти Сталина партийным руководством страны всячески внедрялся в сознание народа миф о том, что на каком-то этапе развития советского общества карательные органы вышли из-под контроля и встали над партией и государством. Эта легенда являлась открытым обманом общественности, призванным... снять ответственность с руководства правящей партии за развязывание кровавого террора против собственного народа. Ведь каждый шаг ОГПУ, а затем и НКВД, особенно в серьезных вопросах, решался высшей партийной верхушкой, и прежде всего самим Сталиным, а затем подкреплялся соответствующими решениями Политбюро или Оргбюро ЦК ВКП(б), постановлениями Верховного Совета и Правительства СССР. И даже мелкие вопросы, которые “решали” карательные органы, всегда согласовывались с секретарями ЦК или начальниками соответствующих отделов аппарата ЦК и только после санкций этих партийных органов претворялись в жизнь”.2
     Как таковые, органы политического сыска существовали в Российской империи с конца 17 века, однако о какой-либо их самостоятельной роли до 1917 года и речи быть не могло. А в феврале-марте 1917-го политический сыск в России фактически был упразднен. Чтобы вновь появиться в декабре 1917-го в образе Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Уже первые шаги нового ведомства во главе с Феликсом Дзержинским наглядно показали, что в большевики видели в ЧК прежде всего карательный инструмент для подавления любой антибольшевистской оппозиции. “Славу” ВЧК принес именно террор, причем террор прежде всего внесудебный. Именно жестокие внесудебные карательные методы и стали основой советской системы госбезопасности.
     Другим “фирменным” знаком Лубянки стала необычайная широта сфер ее деятельности. Если сфера деятельности тайной полиции царской России ограничивалась исключительно околополитической средой (общественные политические организации и партии), то тайная полиция Советской России таких ограничений не знала уже с первых дней своего существования: под контроль чекистского аппарата постепенно попала практически вся общественная жизнь как таковая, что и было юридически закреплено положением, согласно которому губернские ЧК были обязаны “строжайше наблюдать за проведением в жизнь декретов и распоряжений Советской власти”.3 В январе 1919-го в рамках ВЧК создан Особый отдел, формально призванный бороться с шпионажем и контрреволюцией в рядах Красной Армии, де-факто же это был орган надзора за политической лояльностью корпуса красных командиров. В феврале 1919-го для контроля за “мелкобуржуазной” средой, интеллигенцией и служителями культа организуется Секретный отдел ВЧК, ставший одним из стержневых подразделений Лубянки, собственно это и была тайная политическая полиция. В сентябре 1919-го создается отдел ВЧК, аналога которому в старой России просто не было — Экономический, для борьбы с “контрреволюцией, диверсиями и саботажем” в промышленности. Так уже в 1919-м получила оформление та структура советской госбезопасности, которая мало менялась все последующие десятилетия: контроль за армией, транспортом, народным хозяйством, ведение зарубежной разведки, слежка за интеллигенцией и духовенством.
     С 1918-го формируется и система собственных мест заключения ВЧК. Помимо собственных тюрем той же осенью появляются и первые концлагеря, подведомственные губернским ЧК.4 К началу 1922 года в тюрьмах и лагерях ВЧК содержалось около 50 тысяч человек.5 В годы Гражданской войны у ВЧК появляются и собственные воинские части. Пока еще вне ведения Лубянки оставались лишь система здравоохранения, среднего и высшего образования. но этот недостаток вскоре был исправлен. В начале 1920-х годов чекисты предпринимают первые осмысленные попытки использования труда заключенных в собственных целях: известны случаи сдачи Лубянкой предприятиям “в аренду” арестованных инженеров и специалистов, причем 60-70 % их зарплаты перечислялось на счета ОГПУ.6
     В связи с окончанием Гражданской войны 28 декабря 1921 года ВЧК реорганизовано в Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД РСФСР, хотя собственно структура ГПУ от структуры ВЧК практически не отличалась, да и формальные функции остались почти те же: борьба с контрреволюцией и бандитизмом; борьба со шпионажем; охрана железнодорожных и водных путей сообщения; охрана границы; борьба с контрабандой. В связи с образованием СССР в 1923-м году на базе ГПУ создано Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при СНК СССР, сохранившее функции ГПУ РСФСР.
     В начале 1920-х гг. ОГПУ СССР располагал лишь несколькими политизоляторами, наибольшую известность из которых обрели Соловецкие лагеря. Однако собственно численность заключенных ОГПУ в 1923-м была невелика: 7 тысяч человек.7 Да до 1930 года заключенных и не рассматривали как дешевую и безотказную рабочую силу, способную решить исход “великих строек”.
     Страх перед ОГПУ широких слоев населения в начале 1920-х навряд ли был меньше, чем прежний ужас перед ВЧК. Да и сфера гласного и негласного контроля Лубянки за обществом постепенно расширялась. Однако большую часть населения действия чекистов все же еще не затрагивали, политический вес ОГПУ уступал влиянию, скажем, Красной Армии, а авторитет высокопоставленного члена партии котировался куда выше авторитета чекистского. К тому же у ОГПУ уже не было самого мощного и безотказного инструмента ВЧК: права на бессудный расстрел. Хотя в 1924 году ОГПУ получил право ссылать обвиняемых без суда на срок до трех лет, заключать в концлагерь и высылать за пределы СССР.8 Причем решение об этих карательных мерах принимало Особое совещание из трех членов Коллегии ОГПУ.
     Начало форсированного роста влияния ОГПУ можно датировать примерно 1925-1927 гг., когда на фоне жесточайшего экономического кризиса в СССР, роста недовольства населения своим положением и провалов внутренней экономической политики обострилась еще и борьба за власть внутри партийной элиты. В этих условиях Сталин сделал ставку на ОГПУ как на один из важнейших инструментов укрепления собственной власти и универсальное средство борьбы со своими оппонентами в рядах ВКП (б).
     Именно с 1925-го ОГПУ стало использоваться не только как орудие устрашения, подавления и террора против широких слоев общества, но и как средство установления личного сталинского контроля за партаппаратом и в качестве инструмента устранения его соперников, в том числе и физического. Для начала были использованы возможности ОГПУ по сбору всевозможной, в первую очередь компрометирующей, информации о ключевых фигурах партийного руководства — от уровня секретарей местных комитетов ВКП (б) до членов Политбюро.
     Яснее всего эту сталинскую установку в разговоре с наркомом иностранных дел Чичериным выразил тогдашний председатель ОГПУ Менжинский: “ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе, начиная от Политбюро и кончая сельским Советом. И мы достигли того, что наш аппарата прекрасно справляется с этой задачей”.9 Когда Григорий Беседовский (известный советский дипломат, будущий невозвращенец), услышавший эту сентенцию из уст своего наркома, “невольно обвел взглядом кабинет Чичерина. Он улыбнулся и сказал: „Не бойтесь, нас тоже подслушивают”.10 Но зачем все это в стране побеждающего социализма?! “Здесь, внутри СССР, такая система шпионажа, когда ОГПУ держит под наблюдением всех высших сановников советской республики, не могла найти никакого объяснения, кроме одного: постепенного перерастания аппарата ОГПУ из... орудия государственного управления в механизм всесильного полицейско-террористического властвования, не имеющего перед собой никаких задач и целей, кроме одной — утверждения своего всепроникающего полицейского террора”.11
     Как личный инструмент вождя ОГПУ открыто выдвинулось в разгар очередной внутрипартийной дискуссии в канун 10-летнего юбилея большевистского переворота: по приказу своего руководства чекисты разгромили ячейки оппозиционеров, сторонников Троцкого. “Накануне 7 ноября 1927 года прошел слух, что оппозиция намерена организовать уличные шествия. До этого момента ОГПУ и милиция оставались в стороне, и Сталин не решался втягивать их во внутрипартийную борьбу... Теперь, однако, эти органы были призваны подавить внутрипартийную оппозицию. ...Сотрудники ОГПУ ворвались на балкон, сбросили портреты и арестовали представителей оппозиции”.12 С задачей разгрома троцкистов ОГПУ справилось достаточно быстро и легко, активно используя свое право на бессудные ссылки.
     С 1928 года начинается и резкий рост числа политзаключенных, что было связано сначала с провалом принудительных хлебозаготовок, вылившихся в политику массового раскулачивания. Так ОГПУ стало отвечать еще и за проведение политики Сталина на селе. Параллельно с этим усилились репрессии в промышленности: первоначальные планы индустриализации потерпели крах и нужно было найти виновных. Понятно, что признать ошибочность и авантюристичность сталинской политики было невозможно, поэтому козла отпущений нашли во “вредителях и саботажниках”, коими были объявлены инженерно-технические кадры старой, дореволюционной выучки. Так в репрессивную практику входят “открытые” показательные процессы, практическую организацию которых возложили на органы госбезопасности. Но подлинный инициатор, заказчик и режиссер во всех случаях был один и тот же: Иосиф Сталин. Именно он и никто другой дает соответствующие поручение фактическому шефу ОГПУ Генриху Ягоде (Менжинский к концу 1920-х, формально сохраняя пост председателя ОГПУ, был не у дел).
     Нужные показания выбивали пытками и шантажом, чаще всего угрозами применить репрессии к родственникам, вынуждая обвиняемых не только дать нужные показания, но и подтвердить их на открытом судебном процессе. Помимо прочего, процессы призваны были запугать самые широкие круги общества, а не только интеллигенцию старой выучки. Понятно, что в рамках тогдашней политической традиции подсудимых необходимо было связать с некими иноземными центрами: враг внутренний обязательно должен быть связан с врагом внешним — империалистами. То есть, процессы уже изначально решали самый широкий круг задач, самой важной из которых впоследствии стало запугивание собственного населения.
     Первым таким процессом стало сфабрикованное в 1928 году в небольшом шахтерском городке Шахты “Шахтинское дело”, по которому проходило 53 инженера и техника. Шумный процесс в московском Доме Союзов выполнил свою пропагандистскую миссию: советские люди узнали, что с добычей каменного угля дела обстоят плохи не потому, что полностью обветшали шахты и горное оборудование, не потому, что у шахтеров отсутствуют материальные стимулы, а потому что во всем виноваты саботажники, действующие по указке англо-французских империалистов. Правда не обошлось без огрехов: во время процесса многие подсудимые отказались от своих показаний, заявив, что чекисты выбили их пытками.
     Следующий процесс состоялся в 1930-м году и как две капли воды походил на “Шахтинское дело”: это было дело мифической, придуманной чекистами “Промпартии”, якобы созданной по указке империалистов инженерами и техниками, чтобы саботировать советскую промышленность.
     В те же годы, 1927-1929, проводится и масштабная чистка командных кадров Красной Армии: во-первых, проводятся массовые аресты командиров — бывших офицеров старой русской армии; во-вторых, из армии вычищают тех, кто так или иначе в годы Гражданской войны был связан с Троцким или кому инкриминировали такую связь. В общем, волна террора потихоньку нарастала, резко увеличивалось количество заключенных, а “ОГПУ неустанно трудился над выявлением неверящих и недовольных”.13
     Чистка затрагивала и самих чекистов: непонятливых товарищей, вдруг осознавших, во что превратилось ОГПУ и пытавшихся возмущаться (таких раритетов было очень мало, но они встречались), тихо арестовывали и уничтожали. Формально не бессудно, но по существу это была тайная беззаконная расправа. И с конца 1920-х при виде “черного ворона”, арестантского фургона, бросало в дрожь даже бывалых чекистов.14 Именно тогда в оборот вошла знаменитая формула, авторство которой приписывают Сталину: “Чекист должен умереть или от рук врага или от руки ГПУ. Естественная смерть для чекиста исключена”.15 Этот же постулат Сталин в иной форме повторил и в 1951 году: “У чекиста есть только два пути — на выдвижение или в тюрьму”.
     С конца 1920-х начинают более активно лепить и образ героического чекиста, с наганом в руке противостоящего ордам вражеских лазутчиков, диверсантов и саботажников. Буквально все газеты пестрили материалами о героических делах героических чекистов, очередном разоблачении очередного заговора, раскрытии групп саботажников и вредителей, публиковались указы о награждении чекистов-героев орденами. Своего апогея эта кампания достигла в 1936-38 гг., но начало ей было положено в 1927-м. Чекист Михаил Шрейдер вспоминал, с какой небывалой помпезностью 20 декабря 1927 года праздновали 10-летний юбилей ВЧК-ОГПУ, как под это торжество отдали все лучшие рестораны Москвы, как неустанно при этом восхваляли Генриха Ягоду, величая его при этом не иначе, как “великий чекист”, хотя даже Сталин в те годы обходился без эпитета “великий”!16 Но сам же Сталина лично и задал тон той кампании: “Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец”.17
     Одним из наглядных признаков усиления роли госбезопасности в обществе стало присвоение имен руководителей ВЧК-ОГПУ-НКВД колхозам, совхозам, городам, заводам, коммунам, пионерским дружинам. Таким образом боссы Лубянки по своему статусу были приравнены к высшим руководителям партии. Почин был сделан еще в последние годы жизни Дзержинского, когда его именем назвали коммуну-лагерь для беспризорников, чуть позже харьковский завод фотоаппаратуры, а после смерти — улицы, площади, города. Менжинский подобной чести при жизни не удостоился, что отражало его реальный вес в партийной элите: власть Менжинского была чисто номинальна, все реальные нити управления держал в руках его зам, Генрих Ягода. В честь которого кое-что все же успели назвать. Однако, как правило, имена лубянских шефов значились на вывесках не слишком долго. Стоило попасть в опалу сначала Ягоде, а затем и Ежову, как почти автоматически происходило переименование именного “объекта”. Дольше всех продержались таблички и вывески с именем Берии — до июня 1953 года. Любопытно и то, что порой заводы и прочие предприятия получали название не в честь конкретного человека, а в честь всей госбезопасности как таковой. Так, например, известное советский объединение по производству оптики и фотоаппаратуры, ленинградский ЛОМО (существует и поныне) долгое время именовался заводом имени... ОГПУ!
     С 1929 года ОГПУ делает новый рывок, становясь едва ли не самым могущественным экономическим ведомством СССР. И это прямо вытекало именно из резкого возрастания карательной роли Лубянки, что автоматически вело к росту “опекаемых” ею заключенных. Если до той поры заключенные не рассматривались как дешевая рабочая сила (на 1 июля 1929 г. в лагерях ОГПУ было 22.848 заключенных18), то в марте 1929-го ОГПУ выступает с предложением интегрировать труд заключенных в пятилетний план.19 И 11 июля 1929 года выходит соответствующее постановление СНК о создании сети исправительно-трудовых лагерей ОГПУ “в целях колонизации” отдаленных районов “и эксплуатации их природных богатств”.20 А в апреле 1930 года в составе ОГПУ появляется Управление лагерей (УЛАГ), позже реорганизованное в печально знаменитое Главное управление лагерями — ГУЛАГ.21
     Резкий рост количества заключенных ОГПУ наблюдается уже в 1930-м: если на 1 января в чекистских там содержится 95.064 человека, то к 1 июня 1930-го, всего за полгода, количество политзэков возрастает еще на 60 тысяч человек, не считая порядка 300 тысяч заключенных, находившихся на попечении НКВД союзных республик.22
     С 1929 по 1931 годы масса “принадлежащих” ОГПУ зэков и ссыльных, непрестанно увеличивающаяся за счет раскулаченных, в основном занималась “освоением” этих самых “отдаленных районов” и лесоповалом. А в 1931-м Генрих Ягода, вдохновленный неожиданным успехом лесоповальной эпопеи, выступил с новой инициативой: использовать как ударную силу строек первых пятилеток. Во многом это было связано еще и с тем, что после волны массовых репрессий против “саботажников” и “вредителей”, последовавших за “Шахтинским делом” и процессом “Промпартии”, в тюрьмах и лагерях ОГПУ сконцентрировалось значительное количество высококвалифицированных инженерно-технических кадров. Что Ягода и решил применить с пользой для себя. В случае успеха строительных проектов Ягоды повышался как его политический “рейтинг” в глазах у Сталина, так и вес возглавляемого им ведомства.
     Для начала Ягода предложил использовать заключенных северных лагерей при строительстве Беломоро-Балтийского канала, которое к тому времени буксовало по банальным причинам: стройматериалы, как всегда, разворовывались по пути, а вольнонаемных работников привлечь не удавалось — в районе трассы не было жилья. Так сжатые сроки стратегической стройки и предопределили ставку на заключенных ОГПУ. Для ГУЛАГа и вообще чекистов, это стало первой настоящей пробой сил, от успеха или провала которого зависела еще и личная судьба высшего руководства Лубянки. Так в 1931-м в распоряжение ОГПУ передается Управление строительства Северного района Беломорстроя. Что, по мнению исследователей, фактически оформило начавшуюся трансформацию экономических функций ОГПУ из поставщика рабочей силы в непосредственного производителя работ.23
     Немалым козырем в руках чекистов было и то, что через Особое совещание ОГПУ могло самостоятельно увеличивать число рабочих рук в своем распоряжении, особенно специалистов. Чем и не преминуло воспользоваться. А колоссальная система территориальных и транспортных органов ОГПУ, к тому же, могла еще и контролировать производство, отгрузку и транспортировку всех компонентов материально-технического обеспечения стройки.24
     Около 280 тысяч зэков соорудили канал в рекордные сроки (фактически к лету 1932-го, хотя работы велись до 1933-го), что привело к резкому повышению авторитета ОГПУ как экономически важного ведомства (Когда Сталин попрекнул Орджоникидзе в том, что у того плохо идут дела на важных стройках, поставив в пример положение дел на стройках ОГПУ, реплика обозленного Орджоникидзе была такова: “Пусть Ягода отдаст мне тех замечательных инженеров, которые руководят строительством объектов, подведомственных ОГПУ, ...тогда мои стройки будут не хуже, а лучше, чем у него”25). На высокую оценку Кремлем усилий чекистов не повлияла и рекордная смертность среди заключенных, доходившая в некоторых лагерях до 25-35 %. В среднем же от истощения и непосильного труда ежемесячно погибало 2 % заключенных.26 Чекистско-лагерная система хозяственного механизма после раздачи орденов за Беломоро-Балтийский канал стала неуклонно расширяться. Для обслуживания экономики Дальнего Востока организуется Северо-Восточный ИТЛ, на ОГПУ возлагается строительство стратегической Байкало-Амурской железнодорожной магистрали и канала Москва-Волга. Последний сооружало уже полмиллиона заключенных. Руками заключенных Лубянки возводятся ВСЕ наиболее значимые и знаменитые объекты первых пятилеток, официально именовавшиеся “комсомольскими стройками”: Комсомольск-на-Амуре, Магнитогорск (1929-1931 гг.), Магадан, Днепрогэс, осваивались верховья Колымы, руками зэков было начато строительство Самарской ГЭС, ряда крупных заводов в Куйбышеве (в том числе авиационных). В 1935 г. в ведение НКВД, пришедшего на смену ОГПУ, передается автодорожное строительство, которым занялось специализированное Главное управление — ГУШОСДОР.
     К началу 1935-го в ведении одного-единственного наркомата, НКВД, сосредоточены уже все места заключения СССР. На 1 января 1934 г. на тюремно- лагерном довольствии ОГПУ числится уже 510.309 человек: за 4,5 года, с июля 1929 года, лагерное население увеличилось в 23 раза!27 К началу же 1935 года число заключенных в СССР превысило 1 миллион человек.28 Но с января того же 1935 года рост числа заключенных, столь характерный для 1933-1934 гг. замедляется, а с началом 1936 года рост даже прекращается, в начале 1937 года и вовсе наблюдается некоторый спад: на 1 января 1937 г. в лагерях находится 788.584 человека. 29
     Есть версия, что репрессивная политика 1930-х гг. объясняется именно тем, что власть стремилась посадить столько людей, сколько было нужно для выполнения планов ОГПУ-НКВД. Однако вернее было бы считать, что именно хозяйственная активность чекистов была оборотной стороной вполне самостоятельной репрессивной политики, направленность и масштабы которой определялась все же не на Лубянке, а в Кремле.
     Хотя считается, что старт Большому Террору положен 1 декабря 1934 г., в день убийства Кирова, но сухие цифры статистики говорят иначе: наиболее жестокая волна чекистского террора захлестывает страну лишь с середины 1937 г. Что доказывается хотя бы количеством казней: если за весь 1936 г. было расстреляно 1118 человек, то в 1937-м казнено уже 353.074 человека!30 В 1938 году расстреляно почти столько же — каждый второй арестованный! Число же заключенных ГУЛАГа с 1 июля 1937 г. по 1 апреля 1938 г. возросло еще на 800.000, превысив 2 миллиона человек.31
     Практика бессудных казней по приговору Особого совещания, формально отмененная после Гражданской войны, де-факто вводится в самом начале 1930-х гг. и окончательно закрепляется спецпостановлением после 1 декабря 1934 г. 1934-й год во многом стал переломным, в том числе и для госбезопасности. Вот как об этом вспоминает советский дипломат-невозвращенец Бармин: в феврале 1934-го, после XVIII съезда партии “всюду оживились дискуссии, стал спадать страх перед ОГПУ. Киров активнее других выступал за ограничение деятельности карательных органов”.32 В деле убийства Кирова ясности нет и по сей день: мало кто сомневается, что заказчиком теракта скорее всего выступал сам Сталин, а за исполнение отвечали особо преданные вождю чекисты. Но никаких улик или бумажных следов ликвидаторы не оставили, что вполне укладывается в практику и логику обычного Сталина: копить лишний компромат на самого себя не в его стиле, куда надежнее устное указание-намек с последующей ликвидацией свидетелей. Во всяком случае убийство Кирова на полную катушку было использовано Сталиным, чтобы руками Лубянки физически расправиться со своими былыми оппонентами, не столь давно сошедшими с политической сцены. Для начала 1930-х волна террора была необычайно жестока: “В некоторых районах целые группы населения были подвергнуты высылке для очистки оставшихся от “враждебных элементов”. Только из Ленинграда в концлагеря на Волге и в Сибири было выслано до ста тысяч человек. Железнодорожные станции неделями были забиты этими несчастными жертвами нового террора”.33
     Круг непосредственных сталинских оппонентов, в том числе и потенциальных, был не так уж и велик, чтобы подчистую срезать целые слои населения. Поэтому со временем смысл массовых репрессий становится все более и более непонятным. Бармин видит определенный резон в том, что “с каждым годом... ОГПУ... представляла в Центральный Комитет партии все более удручающие сводки о настроениях в различных слоях общества. Требовалось срочно разрядить обстановку, направив недовольство народа в безопасную для правящей верхушки сторону. Так были придуманы “козлы отпущения”, получившие название “врагов народа”, на которых можно было списать все промахи и неудачи политики правящих кругов”.34
     Но новые задачи решало уже формально новое ведомство: 10 июля 1934 г. ОГПУ СССР трансформируется в НКВД СССР, Народный комиссариат внутренних дел, сохранившее все функции ОГПУ, всю сферу его компетенции, а вдобавок еще вобравшее в себя все республиканские НКВД. Новый наркомат представлял из себя симбиоз тайной политической полиции, контрразведки, разведки, уголовного розыска, милиции, конвойных войск, ударных дивизий внутренних войск (типа дивизии имени Дзержинского), НКВД подчинялась вся охрана границ, сухопутных и морских, вся колоссальная тюремно-лагерная система, вообще все места заключения, специализированные лагерные спецуправления, ведавшие спецстройками, в состав НКВД вошла вся архивная система страны. Не забудем к тому же, что под контролем Особых отделов (военная контрразведка) НКВД находились еще и Красная Армия, и Военно-морской флот (один из заместителей наркома внутренних дел, Фриновский, впоследствии будет даже назначен военно-морским наркомом!). Вот структура НКВД СССР в 1934-1936 гг. в самом сжатом виде: Главное упраление государственной безопасности (ГУГБ), в которое входили Особый отдел (контрразведка в армии и на флоте), Секретно-политический отдел (борьба с враждебными политическими партиями и антисоветскими элементами), Экономический отдел, Иностранный отдел (разведка), Оперативный отдел (охрана руковдителей партии и правительства, обыски, аресты, наружное наблюдение), Специальный отдел (шифровальная работа, обеспечение секретности), Транспортный отдел (борьба с вредительством на транспорте), Учетно-статистический отдел (статистика, архивы); Главное управление рабоче-крестьянской милиции; Главное управление пограничной и внутренней охраны; Главное управление пожарной охраны; ГУЛАГ; Отдел актов гражданского состояния; Административно-хозяйственное управление (АХУ); Финансовый отдел, Отдел кадров, Секретариат НКВД. Позже в НКВД организован еще и Отдел лесной охраны. А в 1935 году в составе АХУ НКВД организуется еще и Отдел трудовых колоний для несовершеннолетних. В июле 1935 года в составе НКВД появляется Главное управление государственной съемки и картографии, то есть, в ведение Лубянки попадает еще и вся картографическая служба страны! 35
     И уже в 1934-м это было поистине всесильное ведомство, могущество которого трудно себе даже вообразить, такого монстра история еще просто не знала, ни российская, ни мировая. Первым наркомом был назначен “великий каналостроитель” Генрих Ягода. Дабы подчеркнуть особую значимость чекистского ведомства, в 1935 году для сотрудников ГУГБ НКВД вводятся специальные звания, от Генерального комиссара государственной безопасности до сержанта ГБ. Первое звание до 1945 года соответствовало званию “Маршал Советского Союза”.
     Новым масштабам и возможностям “нового” ведомства соответствовали и новые задачи. Главной из которых становится карательно-репрессивная. Появляется и очередной внутренний враг, масштабность которого должна была оправдать размах репрессий: просто “вредителей” и “саботажников” удачно дополняют “враги народа”. “Врагов народа” Лубянка вводила в оборот первоначально с помощью так называемых “московских процессов”, которые сильно отличались, скажем, от “Шахтинского дела”.
     Первый из этих процессов состоялся в августе 1936 года: среди главных обвиняемых Зиновьев и Каменев, обвиненные в создании “террористического центра”, действовавшего по указке Льва Троцкого. Так руками НКВД Сталин начал откровенную физической расправе над высокопоставленными членами партии. Второй процесс, января 1937-го, знаменовал собой начало основной волны Большого Террора: это был процесс “антисоветского троцкистского центра”, главные обвиняемые Пятаков и Серебряков. В марте 1938-го состоялся последний открытый процесс — “право-троцкистского антисоветского блока”, среди главных обвиняемых Бухарин, Рыков, Раковский, Крестинский и исполнивший свою миссию, ставший ненужным экс-шеф ОГПУ-НКВД Ягода (26 сентября 1936 г. во главе НКВД Сталин поставил неприметного ранее партаппаратчика Николая Ежова). 11 июня 1937 года специальное присутствие военной коллегии Верховного суда приговорило к расстрелу по обвинению в измене и заговоре восемь высших командиров Красной Армии, в том числе маршала Тухачевского.
     Логика чекистского террора второй половины 1930-х гг. порой кажется совершенно необъяснимой. Понятно, что это была расправа над бывшими сталинскими соратниками и его же проигравшими конкурентами в борьбе за власть. Однако только этим миллионные репрессии не объяснить. Нельзя считать верным и утверждение, что подоплека репрессий экономическая, что таким способом НКВД решало задачу обеспечения ГУЛАГа рабочей силой: не без этого, но навряд ли это было определяющим. Исходить надо из того, что вовсе не органы самостоятельно определяли, сколько “врагов народа” надо выявить, арестовать, расстрелять или отправить в лагерь. Эта задача ставилась на самом высшем уровне — в Кремле, там же определялись примерные рамки чистки. Далее высочайшая установка спускалась сверху вниз по нескольким инстанциям: по партийной она доводилась до уровня секретарей обкомов, которые начинали давить и на секретарей райкомов, и на начальников областных УНКВД. Соответствующая разнарядка спускалась из наркомата и тем же начальникам УНКВД.
     То есть, Москва доводила до сведений, первого секретаря Куйбышевского (Рязанского, Сталинградского, Свердловского и т.д.) обкома ВКП (б) и начальника соответствующего управления НКВД, что в области должны разоблачить столько-то “врагов народа” (цифры обычно исчислялись тысячами). При этом всем хорошо было ведомо, что в случае невыполнения планового задания “врагами народа” обязательно будут сделаны те, кто сорвал выполнение разнарядки. И партбосс совместно с чекистом лихорадочно начинали поиск “клиентов”. Примерно то же самое происходило и на низовых уровнях. В первую очередь брали тех, кто уже сидел, был когда-то арестован, осужден или сослан, то есть, априори считался неблагонадежным элементом. Параллельно подметали остатки “социально неблизких”, то есть, дворян, бывших царских чиновников, офицеров, тех, кто служил в Белой армии, воевал в разного рода партизанских формированиях (у Махно, “зеленых” и пр.), служителей культа, членов их семей. Затем наступала очередь неблагонадежных членов партии: тех. кто хоть как-то отметился в любой оппозиции, засветился во внутрипартийных дискуссиях 1920-х гг. Залетали и вполне надежные партийцы, преданные делу Ленина-Сталина: пачками брали руководящих работников самого разного уровня. По сути, это была самая масштабная за все годы Советской власти административная революция, смевшая целый пласт старого советского чиновничества, пришедшего на волне Октябрьского переворота. Вместо которых пришла новая генерация управленцев, всецело обязанных своей карьерой не былым заслугам, а только чистке и лично Сталину.
     Достаточно красноречивое свидетельство того, кто являлся заказчиком репрессий. а кто лишь исполнителем, приводит писатель Кирилл Столяров. В 1937 году Никита Хрущев, тогдашний 1-й секретарь МГК ВКП(б), ежедневно звонил в Московское управление НКВД и спрашивал, как идут аресты: “Москва — столица, — по-отечески напоминал Никита Сергеевич, — ей негоже отставать от Калуги или от Рязани...”.36
     Экономическая функция НКВД со второй половины 1937г. и на весь 1938 г. отходит на второй план, главной становится карательная. А система ГУЛАГа из места сосредоточения массы рабочей силы превращается преимущественно в систему уничтожения. Роль НКВД в государственном механизме СССР возрастает настолько, что его руководитель, Ежов фактически становится вторым человеком в партии и государстве, получив практически неограниченные полномочия. Никогда до того руководитель госбезопасности не поднимался до таких высот советской иерархии.
     Однако, в отличии от своего предшественника, Ягоды, авторитет Ежова зиждился не столько на колоссальных организационно-мобилизационных возможностях лубянского аппарата, сколько исключительно на карательной мощи. Что вытекало из главной задачей Ежова и его подчиненных: именно тотальная чистка всего госаппарата.
     Более влиятельного ведомства, чем НКВД, в СССР конца 1930-х, пожалуй, не было. Ибо трудно назвать сферу общества, еще не охваченную пристальным вниманием чекистов. Даже знаменитые дальние воздушные перелеты и полярные экспедиции тех лет были “под колпаком” НКВД. В частности, знаменитый полярник Папанин числился вполне штатным сотрудником известных органов, а возглавляемая им организация Главсевморпуть была просто подразделением ГУЛАГа. Под бдительный присмотр госбезопасности попали даже казалось бы вполне безобидные библиотекари, очутившиеся между двух огней: выдав читателю подшивки газет с речами и статьями репрессированных, они рисковали получить срок за пособничество “врагам народа”, не выдав — сесть за саботаж. Под дамокловым мечом оказались медики: любой диагноз и назначенный курс лечения, особенно неудачный, мог быть истолкован как злонамеренная попытка уморить честных советских граждан. Смертельно опасным стал и любой контакт с иностранцами, не слишком безопасный и до того. Дипломаты, внешторговые работники, переводчики и разведчики, то есть все те, кто по долгу службы обязан был выезжать за границу и общаться с иностранцами, превратились в самый уязвимый слой общества. Хотя широкие массы это формально не затрагивало, но когда чекистам Пензы или Серпухова позарез нужен был разоблаченный шпион, то под расстрел шли и те, кто живого иностранца никогда в глаза не видел. Сам список иноземных разведок, в связях с которыми обвиняли советских граждан, был поистине фантастичным: от банально-стандартных англо-франко-немецко-американо-польско-румыно-японо-финской до совсем уж экзотических гондурасской, аргентинской, бразильской или мексиканской.
     Почти тотальным стал и чекистский контроль за производством, в любой аварии, не говоря уж о катастрофе, виделся прежде всего злой умысел, все рассматривалось через призму вредительства, саботажа или диверсии. Аварий же, катастроф и прочих ЧП действительно хватало, поскольку аресты выкосили наиболее квалифицированные кадры буквально во всех отраслях хозяйства. Так что недостатка во “врагах народа” не было, разнарядки успешно выполнялись и перевыполнялись.
     Не менее жестко взяли в оборот сельское хозяйство: поломка трактора — вредительство или диверсия, взятые с голодухи колоски — саботаж или кража государственного имщества, невыполненный план хлебосдачи — диверсия.
     Репрессиям подвергались и члены семей “врагов народа”, в оборот даже вошла соответствующая аббревиатура: ЧСИР — член семьи изменника Родины. Оставшихся без родителей после их ареста малолетних детей сдавали в специальные детские дома, также находившиеся в ведении НКВД.
     Поводом для ареста легко мог стать рассказанный анекдот: агентурно-осведомительский аппарат (стукачи) достиг невиданных размеров, доносили на друзей, соседей, родственников, знакомых сотни тысяч, если не миллионы. Любое невпопад сказанное слово могло обернуться арестом и быстрым приговором “тройки”. В 1937 г. ОСО НКВД получили право осуждать на срок до 10 лет (ранее верхний предел был 5 лет, в середине 1940-х гг. ОСО могло впаять уже 20 и 25 лет, с 1948 г. — отправлять в вечную ссылку, в 1953 г — давать пожизненный тюремный срок) — все это по сути было совершенно бессудной расправой в духе ВЧК. Право на расстрел, как уже сказано выше, также сверхактивно использовалось чекистскими “тройками” в те годы. Но, заметим, в состав этих “троек” входили вовсе не одни лишь чекисты, не они одни и самочинно решали судьбы миллионов. “Тройки” состояли из первого секретаря райкома, горкома или обкома ВКП (б), начальника соответствующего управления НКВД (районного, городского, областного) и председателя исполкома (областного). По утверждению Шрейдера, “прокуроры к этой “тройке” не допускались, о чем было специальное указание генерального прокурора СССР Вышинского”.37 Решающее слово, как правило, оставалось за партбоссом и чекистом. Помимо чекистских, при Ежове существовали еще и “тройки” милицейские, в ведении которых были чисто уголовные дела, с которыми гражданские суды просто не успевали справляться. Но милицейская “тройка” не могла осудить более, чем на 5 лет. 38
     До бесконечности так продолжаться не могло хотя бы потому, что кому-то надо было работать, а эффективность труда умирающих с голодухи зэков явно не могла способствовать решению стратегических сталинских задач. С 1938 года волна постоянных реорганизаций захлестывает едва ли не самую основную часть НКВД — ГУЛАГ: старая лагерная система просто не справлялась с постоянно нарастающим потоком заключенных. Лихорадит и кадры руководящего состава, где идет постоянная рокировка. Все эти реорганизации явным образом свидетельствовали о кризисе как лагерной системы, буквально захлебнувшейся от колоссального притока зэков, так и о кризисе НКВД в целом. До необъятных размеров оказался раздут центральный аппарат ГУЛАГа, вообще НКВД, произошло непомерное усложнение его структуры и, как следствие, стал теряться централизованный контроль за местами заключения. Что явно противоречило сталинской установке на предельную централизацию во всех областях и сферах жизни. Милитаризация же экономики СССР требовала форсированного развития новых отраслей, старый ГУЛАГ НКВД с этим не справлялся.
     25 ноября 1938 года наркомом внутренних дел СССР вместо Ежова становится Лаврентий Берия (фактически же Берия стал во главе НКВД еще в августе того же года, став 1-м замом наркома и устранивший Ежова по указанию Сталина от наиболее важной сферы — руководства собственно госбезопасностью). Смена наркомов означала не только замену команды, но и куда более существенные перемены Лубянки. Николай Ежов свою главную задачу выполнил, пройдясь по приказу Сталина карающим мечом по всему партийно-государственному аппарату и зажав в своих “ежовыми рукавицами” все, что только можно. Кладбищенский страх и ужас воцарились над просторами СССР, расстрельные залпы еженощно звучали в чекистских подвалах и на спецплощадках, лагеря были переполнены до отказа. Но, решив главную из порученных ему задач, Николай Ежов оказался неспособен заглянуть за горизонт и понять новые идеи вождя. Ежов оказался прекрасным исполнителем, но грубым, безыскусным, безынициативным, фантазия которого работала только в рамках раз и навсегда поставленной задачи: как можно больше истребить “врагов народа”. К тому же, как собственно организатор и управленец громадной структуры, Ежов оказался никуда не годен, постепенно утрачивая нити управления и дезорганизуя бесконечными рокировками, распоряжениями и реорганизациями и без того перенапряженную систему НКВД (один из видных партийных чиновников как-то отметил: у Ежова только один недостаток, он никогда не останавливается). Громя “врагов” мифических, Ежов совершенно запустил вполне реальную разведку и контрразведку, Кремль был крайне недоволен скудостью информационного потока. Да и для новых задач Ежов не годился, к тому же он был слишком много знающим свидетелем. Но главное, он сделал свое дело, поэтому должен был уйти, чтобы потом навсегда исчезнуть в своих же родных лубянских подвалах.
     “За 1937 — 1938 гг. под руководством партии органы НКВД проделали большую работу по разгрому врагов народа и очистке СССР от многочисленных шпионских, террористических, диверсионных и вредительских кадров из троцкистов, бухаринцев, эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов, белогвардейцев, беглых кулаков и уголовников, представлявших из себя серьезную пищу для иностранных разведок в СССР, и в особенности разведок Японии, Германии, Польши, Англии и Франции...Однако не следует думать, что на этом деле очистка СССР от шпионов, вредителей, террористов и диверсантов окончена. Задача теперь заключается в том, чтобы продолжая и впредь беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, организовать эту борьбу при помощи совершенных и надежных методов...Работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования. Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых “лимитов” для производства массовых арестов...”. — Такая вот оценка деятельности Ежова и его коллег содержится в подписанном Сталиным и Молотовым постановлении СНК СССР и УЦ ВКП (б) от 17 ноября 1938 года.39
     И уже на следующий день после своего утверждения в качестве наркома, 26 ноября, Берия издает приказ № 00762: “1. Немедленно прекратить производство аких-либо массовых операций по арестам и выселению, понимая под массовыми операциями групповые аресты или выселение без дифференцированного подхода к каждому из арестуемых или выселяемых лиц и предварительно всестороннего рассмотрения всех имеющихся на него обвинительных материалов. 2. Аресты производить в строго индивидуальном порядке... Аресты должны быть предварительно согласованы с прокурором... Производство арестов в районах без предварительной санкции вышестоящих органов НКВД допускать лишь в исключительных случаях... Отменить практику продления наказания находящимся в сссылке и лагерях. Лица, отбывшие установленный для них срок наказания, освобождаются...”.40
     Известно, что с приходом в НКВД Берии накал и размах репрессий несколько снизился, а в 1939-1940 годы ряд арестантов и лагерников был освобожден (в одном лишь 1939 году из лагерей и колоний освобождено 327 тысяч человек, что было каплей в море арестантов). Но это вовсе не означало, что мясника Ежова сменил “либерал” и “гуманист” Берия, или что Большой Террор завершился, совсем нет! Берия был точно таким же жестоким и изощренным убийцей, как и его предшественники, ни репрессии, ни массовые аресты, ни жесточайшие пытки подследственных при нем не прекратились, как не улучшилось и положение заключенных лагерей. Продолжались поиски “врагов народа” и “заговорщиков”, расстрелы.
     Но главным для Берии было привести в порядок расшатанную систему НКВД, прежде всего ГУЛАГ, и сконцентрировать мощь ведомства на выполнении новых задач, уже предвоенного времени. Берия был прекрасным исполнителем и талантливым организатором-администратором, это-то и предопределило выбор Сталина: террор не прекратить, но ввести в управляемой русло и попытаться использовать практически, а не растрачивать бесцельно ценные человеческие кадры.
     С воцарением Берии хозяйственная функция НКВД заметно возросла, хотя навряд ли можно утверждать, что она достигли высот и масштабов 1930-1936 гг. ГУЛАГ уже прошел свой пик, хотя численность заключенных позже вновь увеличится до фантастических цифр, как и список лагерных “министерств”, прежнего экономического значения это уже не будет иметь: неквалифицированный, непроизводительный труд миллионов зэков, которых вынуждены были охранять миллионы же конвоиров, не мог успешно решить вставшие перед страной после Второй мировой войны новые задачи. Во всяком случае, на технологический рывок лагерная система была просто неспособна. Что и предопределило соответствующее отношение к ней прагматика Берии в 1953 году. Но это уже иная история.
     Бериевским нововведением того времени считаются “шараги” или “шарашки” — засекреченные научно-исследовательские и проектные институты, где под контролем госбезопасности арестованные и вольнонаемные ученые и инженеры трудились над военно-прикладными проектами. Из одной такой “шараги”, в частности, выросло знаменитое туполевское авиационное КБ, из другой — КБ ракетное, королевское. На базе чекистских “шараг” впоследствии возникла советская электронная промышленность и вся атомная отрасль СССР. Закрытые “шараги” вели разработки подслушивающей техники, боевых отравляющих веществ, бактериологического оружия и просто ядов. Львиная часть таких “шараг” концентровалась вокруг Москвы, но известны “шарашки” и в других частях СССР. После войны были организованы новые “шарашки”, где захваченные немецкие ученые вели ракетные разработки. Одна из таких “шараг” была на одном из островов озера Селигер.
     О структурных реорганизациях госбезопасности 1941-1950-х годов можно рассказывать очень долго, но сути дела те перестройки меняли мало: наркоматы, а затем и министерства, сливали, разделяли, то обособляя собственно госбезопасность, забирая у нее лагерные и хозяйственные функции, оставляя их в руках аппарата внутренних дел. Однако и последний к тому времени был настолько чекистским, что в реальной жизни обывателю трудно было отделить собственно чекиста из, скажем, НКГБ, от чекиста из НКВД, тем паче и те, и другие оставались именно чекистами и представителями органов прежде всего карательно-репрессивных. Те реорганизации преследовали несколько целей, главной из которых было стремление Сталина не допустить концентрации карательной мощи в одних руках, если это были не его руки. В условиях войны, когда главной головной болью Верховного главнокомандующего стали боевые действия на фронтах, он не мог, как прежде, целиком сосредоточить в своих руках контроль за чекистской машиной. А поскольку концентрировать эту мощь в руках своих соратников-подчиненных, даже самых верных и преданных, было против его правил, ла и вообще такое противоречит всей логике тоталитаризма, Сталин предпочел рассредоточить госбезопасность по нескольким ведомствам, поставив во главе каждого из них проверенных людей, которые, вольно или невольно, конкурировали друг с другом. Это не считая умышленного стравливания Сталиным чекистских боссов между собой. Что, между прочим, напрочь исключало всякую возможность сговора за спиной вождя. Другим резоном для таких перестроек была попытка ослабить забюрократизированность органов и тем самым усилить эффективность их работы. Если первая задача была решена на все сто процентов, то вторая лишь частично.
     О мощи силового ведомства много способны рассказать цифры. Но, увы, о динамике изменения штатной численности всемогущих органов даже сегодня судить можно весьма приблизительно, поскольку основные архивные фонды независимым исследователям недоступны. Достоверно ведомо лишь то, что численный состав лубянцев рос непрерывно в течении всех 1930-х годов, резко подскочил во время Великой Отечественной войны и несколько сократился к началу 1950-х годов. Но некоторые доступные цифры все же позволяют получить представление о Лубянке тех лет. На 1 октября 1930 года численность органов ОГПУ составляла 25.288 человек. 41 Сюда не включен личный состав войск ОГПУ и пограничной охраны, подчинявшихся Главному управлению пограничной охраны и войск ОГПУ: данных нет. Как нет информации и о численности агентурно-осведомительского аппарата госбезопасности: весьма приблизительно количество негласных осведомителей в тот период можно оценить в несколько десятков тысяч человек. На 1 марта 1937 года списочный состав кадровых сотрудников госбезопасности примерно был около 25 тысяч человек.42 Опять-таки, сюда не входят многочисленные войсковые структуры.
     После слияния ОГПУ и НКВД в единую структуру, штаты НКВД СССР возросли. Но точных данных о численности НКВД опять-таки нет. Известно, что на 1 января 1940 года штатная численность одного лишь центрального аппарата НКВД СССР (то есть, управленческой структуры, находившейся в Москве) составляла 32.642 человека. 43 Из которых свыше трети — сотрудники центрального аппарата собственно госбезопасности, ГУГБ (Главного управления государственной безопасности).44 Но помимо центрального аппарата, естественно, были территориальные органы НКВД, тюремные, ГУЛАГ и подчиненные НКВД войска — пограничные, конвойные, войска по охране железнодорожных сооружений и войска по охране промышленных предприятий. 45 Была у НКВД и своя авиация. По крайней мере в постановлении Политбюро ЦК ВКП (б) от 29 июля 1939 года “Об авиаотрядах НКВД” речь идет о формировании авиабригады погранвойск НКВД и формировании 6 новых эскадрилий НКВД. Это же постановление устанавливало численность пограничной авиации на 1939 год в 115 самолетов и 2.800 человек, на 1940 год — в 245 самолетов и 4.400 человек.46 (В ходе войны были сформированы целые специальные истребительные авиадивизии НКВД, основной задачей которых было воздушное прикрытие спецобъектов и высших иерархов Кремля. О таких авиадивизиях НКВД автору этих строк рассказывали служившие там летчики, в частности генерал-майор Бойцов.) Добавим, что 29 октября 1940 года в составе НКВД появились собственные силы ПВО, подчиненные Главному управлению местной противовоздушной обороны НКВД СССР (об их численности можно судить по постановлению СНК СССР от 25 января 1941 года, изъявшего из НКВД 13 зенитных дивизионов и 42 зенитно-пулеметные роты, всего 8.000 человек47). То есть, общий счет сотрудников и служащих НКВД точно идет уже не на десятки, а на сотни тысяч человек.
     В годы войны численность органов госбезопасности и подчиненных ей войск непрерывно менялась то в одну, то в другую сторону (при явной тенденции к росту). На 30 декабря 1945 года в органах НКВД (без войск) по штату должно было быть 993.072 человека, штатная численность войск НКВД — 680.280 человек, а центрального аппарата НКВД — 9.530 человек. 48 Это данные из акта приемки и сдачи дел по НКВД, оформленного при передаче дел маршалом Берией генералу Круглову. То есть, в конце 1945 года мощь НКВД СССР оценивалась более, чем в 1,5 миллиона штыков. И до 1953 года эта мощь, пусть и разделенная между двумя ведомствами, МГБ и МВД, отнюдь не уменьшалась.
     Сила и влияние Лубянки непрестанно возрастала на протяжении конца 1920-х — начала 1950-х годов, пока не достигла своего максимального пика к весне 1953 года: просто не было той сферы жизни советского общества, которая была бы обойдена пристальным вниманием чекистов. Но оборотной стороной этой медали стала неповоротливость и чудовищная забюрократизированность чекисткой машины, которая стала давать сбой за сбоем, утрачивая былую эффективность. Хотя с начала 1940-х годов Лубянку и сотрясали непрестанные реорганизации (единственным автором коих был Сталин и только он), целью их было не столько повышение эффективности, сколько привычное желание вождя держать управление карательной системой только в своих руках и стремление не дать кому-либо из чекистских боссов возможности сконцентрировать всю эту мощь в одних руках. Отсюда и постоянные слияния-разделения 1941-1950 годов, стремление держать чекистких наркомов и министров в подвешенном состоянии страха и неуверенности в собственном будущем, отсюда и регулярные зачистки в высших властных эшелонах (сначала отстранение Берии от непосредственного руководства госбезопасностью, затем формальное удаление его из системы НКВД-МВД вообще, арест министра госбезопасности Абакумова и т.д.). И, говоря о чудовищных возможностях Лубянки, не стоит забывать главное: ни ОГПУ, ни НКВД-МВД, ни НКГБ-МГБ никогда не стояли над партийным аппаратом и никогда не выходили из-под его контроля, даже в разгар репрессий являясь хоть и относительно самостоятельным, но все же инструментом. Каковой, правда, держали в своих руках не партийные иерархи низшего, среднего и даже высшего звена — только лишь товарищ Сталин. И вплоть до 27 февраля 1953 года, до дня, когда у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, именно реально держит в своих руках все нити управления колоссальной машиной госбезопасности.


1 Эндрю К., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операция. М., Nota Bene, с.35.
2 Пятницкий В. И. Заговор против Сталина. М., “Современник”, 1998, сс. 51-52.
3 Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка. ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1960. М., 1997, с.9.
4 Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923-1960. Справочник. М., “Звенья”, 1998, с. 12.
5 Там же.
6 Росси Жак. Справочник по ГУЛагу. London, Overseas Publikations Interchange Ltd, 1987, с. 453.
7 Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, с. 16.
8 Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка..., с. 10.
9 Беседовский Г. З. На путях к термидору. М., “Современник”, 1997, с. 271.
10 Там же.
11 Там же.
12 Бармин А. Г. Соколы Троцкого. М., “Современник”, 1997, с. 199.
13 Бармин А. Г. Указ. соч., с. 291.
14 Агабеков Г. С. ЧК за работой. М., Ассоциация “Книга. Просвещение. Милосердие”, 1992 , с.181.
15 Агабеков Г. С. Указ. соч., с.218.
16 Шрейдер М. НКВД изнутри. Записки чекиста. М., Возвращение, 1995, с. 9.
17 Шебаршин Л. В. Рука Москвы. Записки начальника советской разведки. М., Центр-100, 1992 , с. 173.
18 Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, с. 27.
19 Там же, с.18.
20 Там же.
21 Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка, с. 11.
22 Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, с. 27.
23 Там же, с. 30.
24 Там же, с. 31.
25 Цит. по: Шрейдер М. НКВД изнутри. Записки чекиста. М., Возвращение, 1995, сс. 17-18.
26 Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, с. 32.
27 Там же, с. 35.
28 Там же, с. 38.
29 Там же.
30 Там же, с. 41.
31 Там же.
32 Бармин А. Г. Указ. соч., с. 292.
33 Там же, с. 296.
34 Там же, сс. 52-53.
35 Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка, сс. 12-14.
36 Столяров Кирилл. Палачи и жертвы. М., “ОЛМА-ПРЕСС”, 1997. с.122. Это же подтверждает и чекист Михаил Шрейдер, вспоминающий, как в 1936-37 годах в Москве Каганович давил на начальника УНКВД Московской области Реденса, требуя от него “усилить борьбу с врагами народа — троцкистами”. Молотов, Каганович и Маленков неоднократно лично приезжали в Лефортовскую тюрьму на допросы видных арестантов (см. Шрейдер М. НКВД изнутри, с. 54). Еще более красочно описание Шрейдером приезда Кагановича в Иваново на разгром тамошних “врагов народа”: “Из Иванова Каганович по нескольку раз в день звонил Сталину и докладывал ему о количестве арестованных и о ходе следствия. После каждого такого разговора он обращался к Радзивиловскому (начальник Ивановского УНКВД. — В.В.) и требовал принять меры к ускорению дачи показаний тех или иных арестованных... Они (Каганович и Шкирятов. — В.В.) продолжали настаивать на том, чтобы Радзивиловский еще больше увеличивал количество арестов и получал от новых подследственных развернутые показания, которые бы дали возможность арестовывать уже без числа. ... Каганович стал докладывать Сталину о том, сколько и каких работников... арестовано... Затем... Каганович выслушал приказание: усилить борьбу с врагами народа и увеличить количество арестов, так как несколько раз повторил: “Слушаю, товарищ Сталин. Нажму на руководителей УНКВД, чтобы не либеральничали и максимально увеличили выявление “врагов народа” (Шрейдер, Указ. соч., сс. 68-69).
37 Шрейдер М., Указ. соч., сс.70-71.
38 Там же, с. 74.
39 Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Том I. Накануне. Книга первая (ноябрь 1938 г. — декабрь 1940 г.). М., А/О “Книга и бизнес”, 1995, сс. 3-4.
40 Там же, сс.16-20.
41 Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД. 1934-1941. Справочник. М., “Звенья”, с.35.
42 Там же, с. 501.
43 Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка, с. 260.
44 Там же, с. 259.
45 Там же, сс. 23-25.
46 Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне, сс. 56-57.
47 Там же, с. 267.
48 Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка, с. 47.